|
|
|
Рассказы (1). Автор: Allan Carmine
|
28 января 2006 00:44
|
-Расстрелять облака, расстрелять облака! – кричал обезумевший вождь, вены на его шее вздулись сине-багровыми реками, а тонкие длинные сухие пальцы тряслись от напряжения, лицо его покраснело, а на висках проступили капельки пота, - расстрелять, расстрелять их всех, они закрывают мне солнце, мое солнце.
Действительно, день сегодня выдался довольно пасмурный, небо почти полностью затянуло седыми тучками, с утра даже собирался идти дождь, да передумал.
-Расстрелять! – con sudor de su frente орал вождь.
На улицы высыпали люди, весь город вышел из своих домов, своих душных квартир и встал вдоль пыльных городских дорог. Вождь в белом, с накрахмаленным воротником мундире, неистово орал с балкона, увешанного флагами Конфедерации.
-Расстрелять их всех!
И тогда люди взяли мушкеты и наганы, винтовки и ружья, винчестеры и парабеллумы, мальчишки повыхватывали рогатки из своих коротких штанишек, и все прицелились в небо.
-Стреляйте, стреляйте - чего вы ждете? Или вам их жалко? Их, что заслоняют от вас мое солнце? – исходил слюной и желчью вождь.
И люди выстрелили. Все разом. Тысячи пуль и камней поразили небо и развеяли облака, тучи бросились в разные стороны, словно раненые зайцы, что бегут от голодного зверя, чей рот наполнен клыками и горькой слюной, показался сверкающий медно-золотой таз солнца, а с неба, подобно гроздьям сочного спелого винограда ливнем обрушились на людей миллионы мертвых птиц, летевших над облаками, а люди прикрыли свои лысеющие головы руками, заслоняя плешки от острых клювов, но дождь из мертвых птиц и не думал кончаться, тогда люди разбежались и попрятались в бетонных склепах многоквартирных домов, а на балкон, увешанный флагами Конфедерации, выбежали шесть солдат в черных брезентовых плащах, разом раскрыли шесть черных зонтов над головой вождя и втолкнули его внутрь.
Двенадцать дней ни на секунду не прекращался дождь из мертвых птиц, их трупы завалили все дороги, весь город. И вот на исходе двенадцатого дня упала последняя. Небольшой черный ворон камнем сорвался вниз и приземлился на кучу мертвых собратьев. Его, искалеченного, но все же живого, подобрал старый китаец с жидкой длинной бородой, в цветастом ярком халате и со спицей в седых волосах. Он унес дронго к себе и там отпаивал смесью сандалового масла с земляникой.
И все двенадцать дней ни один человек, кроме китайца, не выходил на улицу, а когда закончился «дождь», то попытались выйти, да не смогли – двери завалило, пришлось вылезать через окна и руками, а у кого случится лопатой отшвыривать птичьи трупы от дверей в темные подъезды.
А когда, наконец, вышли люди на улицы, то увидели они, как чудесно и приветливо светит им солнце, как хорошо и тепло, только вот пения птиц не слышно, но ничего – решили люди, как-нибудь обойдемся и без этих дурацких чириканий.
Да, еще этот запах!
Понятно, что птицы, двенадцать дней пролежавшие под палящим солнцем, пахли далеко не розами. Их тела уже начали разлагаться, и по всему городу разнесся жуткий смрад, но и это люди решили пережить. Они лопатами кидали мертвые тела в кузова огромных блестящих машин, и те вываливали вольных птиц в соленое море. Весь день работали, не покладая рук, а вождь следил за своим народом, сидя под тряпичным зонтиком на балконе, увешанном флагами Конфедерации, и пил охлажденный сливовый сок. За день не управились – слишком много туш валялось на пыльных дорогах и жестяных крышах, зато докопались до того слоя, где в мясе ползали жирные бело-желтые черви с черными головками, они показывались из фарша птичьего мяса, костей и перьев, вертелись, стоя вертикально на своих длинных скользких телах и снова пропадали в зловонной жиже.
Мальчишки, что стреляли по небу из рогаток, копались в протухшем птичьем мясе, руками вытаскивали толстенных червей и совали их в грязные стеклянные пол-литровые банки, дабы на следующее утро отправиться на рыбалку и наловить побольше вкусного тунца, чтобы их матери и сестры порубили рыбу в мелкую кашицу и смешали с чесноком, щавелем и едким уксусом – все любят тунца с чесноком, щавелем и уксусом, только, кажется, один китаец с жидкой длинной бородой, да спицей в седых волосах не любит.
И на следующий день, с утра пораньше, убежали мальчишки к морю, из которого тут и там торчали обломанные птичьи крылья, нацепили бело-желтых червей на ржавые крючки и забросили лески в море. Их матери остались дома и мелко резали чеснок на огромных деревянных досках, их сестры отправились в поля за щавелем, а отцы продолжали выгребать с улиц тухлое мясо и сваливать его в кузова огромных блестящих машин.
Вечером город был очищен, хотя запах все равно остался, но люди уже привыкли к нему и почти не замечали. Мальчишки, довольные небывалым уловом, начали расходиться по домам, но прежде, каждый из них подбегал к корзине, стоящей под балконом, увешанным флагами Конфедерации, и клал в нее самую большую рыбину из пойманных им сегодня – дань вождю за то, что позволил удить в его море.
По городу пронесся запах рыбы, чеснока и уксуса, он въелся в одежду, впитался в волосы и надолго остался витать над пыльными дорогами, смешиваясь с запахом сгнивших здесь некогда птиц.
А через неделю все мальчишки, что стреляли в небо из рогаток, и их сестры, что ходили за щавелем, слегли знойным солнечным утром в мокрые от их детского пота кровати, да больше и не вставали с них, они кашляли и харкались желтой мокротой, их рвало стухшим тунцом и от их температуры в городе стало еще жарче.
Лекари ходили по домам и давали детям jarabe sal marina – горькую микстуру из морской соли, но их выворачивало от нее наружу, и они сблевывали свои детские кишки в свои же ночные горшки, стоящие под их постелями, тогда лекари сменили микстуру на polvos soda – порошок соды, который вспенился в их детских желудках и разорвал их детские тела на тысячи маленьких кусочков, измазавших стены, полы и потолки вокруг их мокрых от пота кроватей.
Когда об этом доложили вождю, то он выступил перед горожанами, стоя в белом, с накрахмаленным воротником, мундире на балконе, увешанном флагами Конфедерации.
-Горожане, - прокричал вождь, - это облака мстят нам, но мы не сдадимся, мы победим их окончательно, мы не будем облачаться в траур, как они этого хотят, нет, мы устроим праздник, сегодня же, здесь, на площади, мы будем веселиться, веселиться, чтобы они видели, что проиграли, а мы одержали победу.
Вождь замолчал, ожидая бурных оваций, но, так и не услышав их, удалился, а люди еще долго стояли на пыльной площади и молча смотрели то на балкон, увешанный флагами Конфедерации, то на солнце, улыбающееся с небес.
Отцы покидали месиво из мяса мальчишек и их сестер в кузова огромных блестящих машин, и те отвезли их к морю.
Вечером вождь вышел на балкон, увешанный флагами Конфедерации, но не увидел ни одного человека на площади, только молча стоял оркестр, приглашенный им для того, чтобы звучала музыка, чтобы облака слышали, как их отсутствию радуются люди, как каблуки стучат по пыльной площади в такт вальсам и тарантелле.
Но площадь была пуста, только оркестр, дирижер повернулся и, глядя на вождя, виновато пожал плечами.
Тогда вождь приказал солдатам, охранявшим его дворец, силой привести разодетых, напомаженных людей на площадь и заставить их танцевать и веселиться.
Когда через два с половиной часа вождь вновь вышел на балкон, увешанный флагами Конфедерации, то его взгляду предстала молчаливая, бесшумная толпа. Все были нарядно разодеты в праздничные платья и рубашки кричащих ярких солнечных цветов, женщины сверх меры накрашены, идеально причесаны, мужчины намазали лысеющие головы лаком, чтобы их плешки были прикрыты волосами. На глазах людей дрожали бриллианты слез, потом они текли по раскрасневшимся щекам и падали на пыльную площадь, пока какая-нибудь мать, потерявшая сегодня своих сына и дочку, не взрывалась в истерике, не разражалась диким воем, устав танцевать, тогда подбегали шесть солдат в черных брезентовых плащах и уводили женщину прочь.
Довольный вождь покачивался в плетеном кресле, пил сливовый сок и отстукивал такт каблуком своих белых ботинок.
Утром людей отпустили по домам, а в погребах вождя закончился сливовый сок, и он приказал выжать новый, но через час с небольшим в покои вошел солдат и громогласно объявил, что сливы сгнили, и не получится выжать из них сока.
-Выжмите из гнилых! – вскричал вождь и в ярости топнул ногой. Солдат отвесил неуклюжий поклон, резко развернулся и вышел вон, шурша черным брезентовым плащом.
Придя домой, отцы уснули, а матери все сидели на краях своих скрипучих кроватей и беззвучно плакали. Они не могли заснуть восемь дней, и тогда вновь в дома пришли лекари, но соду прописывать не стали, а прописали pildoras somnifero – пилюли снотворного, сделанные из корня мандрагоры, матери уснули, а на следующее утро отцы свалили их бездыханные тела в кузова огромных блестящих машин, и те отвезли их к морю.
На улице стояла невыносимая жара, земля потрескалась, пыль не оседала, а все плавала и плавала в жидком зное. Солнце по-прежнему улыбалось сверху, вождь по-прежнему сидел на балконе под тряпичным зонтиком и пил сок из гнилых слив. Море высыхало и уходило все дальше, оставляя за собой высохшие зловонные водоросли, уродливо скрюченные кораллы и дохлого тунца, которого и собирали отцы и ели с уксусом, без щавеля и чеснока.
Ночью отцы без сил лежали в пустых кроватях и en voz baja считали до ста, а потом все разом вскрыли себе вены на левой руке рыбацкими ножами. Они так и остались тухнуть в пустых кроватях, залитых багровой свернувшейся кровью.
Узнав об этом, вождь рассвирепел, приказал своим солдатам согнать всех людей, что остались живы на площадь. Таковых нашлось немного, двести с лишним стариков и старух тряслись на пыльной площади, кто опираясь на палку или костыли, кто в инвалидной коляске, кто привез с собой железный шест с капельницей из морской соли.
-Люди, - начал вождь в белом мундире, стоя на балконе, увешанном флагами Конфедерации. Говорить было тяжело – в горле пересохло, а сока из гнилых слив мало – надо экономить, воды – той и вовсе не осталось, а море отодвинулось на много километров, - люди!
Но старики даже не подняли взгляда – они были слишком больны и немощны, чтобы услышать человека, кричащего с балкона.
-Эй – яростно драл глотку вождь, - люди, черт бы вас побрал, эй, вы что, оглохли все, что ли? – его слюна капала на раскаленную площадь и шипела, мгновенно испаряясь.
Вождь метался по балкону, а его крик срывался то в стон, то в рев. И тут позади толпы спокойно и чинно прошел китаец в цветастом халате.
-Он, - ткнул сухим пальцем вождь, - схватите его, схватите и убейте, он, он виноват, почему он не пришел на площадь когда я приказал? Казните, казните его!
Солдаты бросились вниз, шурша черными брезентовыми плащами, они подбежали к китайцу и заломали ему руки, а из-за пазухи, из-под цветастого халата вылетел небольшой черный ворон и стремглав направилась к солнцу. Все, кто был на площади: и вождь, и дворцовая стража, и старики проводили птицу взглядом, а небо вдруг затянуло тучами, и хлынул холодный спасительный дождь, он смыл грязь с площади и победил пыль, вычистил лица и избавил город от едкого запаха рыбы, чеснока и уксуса.
А вождь сел в соломенное кресло под до нитки промокший тряпичный зонтик и принялся допивать свой сок из гнилых слив.
|
| |
| |
|
|
|
Фотографии