Предперестроечную ГДР с доведенным до совершенства пластмассовым автомобильчиком «Трабант», полчищами штази и обалдевшим от брежневских засосов немцем Хоннекером можно включать в обойму таких же разнузданных кинобанальностей, как бандитский Чикаго, викторианский Лондон или Рим Горация. Была бы на руках вменяемая «стори», много долларов да хорошие комедианты, работающие по системе Станиславского, и экзотичной фактурой можно оживлять любые сомнительные комбинации. Которые затем, по выходе из зала, вернутся в подобающее им агрегатное состояние несусветной ерунды.

Режиссер Флориан Хенкель фон, если не ошибаемся, Доннерсмарк (который в отличие от датского самозванца Триера настоящий «фон») доказывает «Жизнью других», что в ГДР, конечно же, было однозначно мерзко.

Но у отдельных сотрудников ГБ, мучивших несчастных по темницам, ни с того ни с сего могло открыться внутреннее небо со звездами, забрезжить прекрасное и разыграться, представьте, нравственность. Главный герой фильма гауптман ГБ Вислер – сгусток серой материи, увенчанный взглядом василиска, – получает задание поставить на тотальную прослушку жилище драматурга Дреймана. Драматурга подозревают в нелояльности режиму, но на самом деле он всего лишь сожительствует со звездой социалистического театра монументальной немкой Зиланд, на которую положил глаз могущественный партайгеноссе Хемпф – похотливый боров, срисованный явно с Бормана (не с добрейшего Визбора, конечно, а настоящего, фашистского).

Гауптман берет след, не без изящества напичкивает жучками вражеские апартаменты и две трети фильма восседает крошкой Цахесом на чердаке, фильтруя компромат через надежное немецкое оборудование с лампочками.

В оборудовании, однако, журчит все больше не антисоветчина, а саундтрек из жизни творческой интеллигенции, где под аккомпанемент спускаемого бачка и скрипящего паркета люди цитируют Брехта, играют на музыкальных инструментах, спорят о возвышенном и творят прекрасное. Глядь – и у гауптмана от звуков фортепиано навернулась скупая большевистская слеза... Вот и он уже хмурит лоб над томиком немецкой лирики… А наслушавшись, как драматург Дрейман овладевает на диване социалистической звездой (от которой, как видно, гауптман тоже без ума), выписывает себе на дом жуткую гэдээровскую проститутку, выдавая такого густого Станиславского, что хочется его уже не только, как Хоннекера, глубоко расцеловать, но и выставить пива с егермайстером.

Понятно, что, когда по проводам потекла на чердак антисоветчина, главный герой уже был повышен режиссером из гауптманов в праведники и вместо доноса о сочиняемом в нехорошей квартире анонимном пасквиле на коммунизм для буржуазного журнала «Шпигель» докладывает начальству, что объект обдумывает нетленку «Ленин в октябре». В акт служебного самопожертвования выливается и дистанционная любовь к монументальной немке.

Пока трансформация немецкого чекиста по выходе на свет дневной не стала тем, во что верить положительно нельзя и даже вредно, воздадим должное режиссеру Флориану Хенкелю фон Как-его-бишь-там за то, что два часа экранного времени в праведного гауптмана очень даже верилось, притом безо всяких сделок с совестью, заметьте.

На две трети благодаря, конечно, удивительному лицедею Ульриху Мюэ – Кевину Спейси европейского кино.

Критики к востоку от Одера, приревновавшие немца к компрометирующему «Оскару», уже обругали фильм за то, что глубина у него липовая, а за историей о подобревшем штази маячат ослиные уши голливудских драм. Тут все на самом деле относительно. В отличие от сурового манихейского Востока, где за грехи полагается расстрел, на Западе живо понятие Чистилища. Критики по другую сторону Одера совсем не идиоты, когда верят, что даже такие прорехи на теле человечества, как наш герр гауптман, можно залатать и как-то развить в приличном направлении. Неправда «Жизни других» не от того, что наши совестливые зрители не верят в плачущего большевика. И не от того, что прав режиссер Балабанов, у которого врачевать зло в том же, что и у немца, 1984-м по определению бессмысленно, а нужно, чтобы пришла Родина-Мать и положила всех ментов из большой двустволки.

Не от того, что наш Балабанов прав уже не как художник, а потому что в стране ситуация такая.

Да и вообще, кому-кому, но уж русским-то, у которых оценки собственного исторического прошлого шизофренически раздваиваются между плохой «Девятой ротой» и хорошим «Грузом-200», только тем и заниматься, что рассуждать, как там было в фильме про «страну победившего социализма» ГДР – правильно или неправильно. В ГДР как минимум делали отличные ириски, которые ваш корреспондент набивал за щеки килограммами, зарабатывая первый кариес. Неправильно, конечно, но излечимо.

Зато от красивых, но невкусных отечественных петушков на жженом сахаре, если кто помнит, зубы отваливались вовсе.