На буколическом хуторке среди зеленых холмов Сербии проживают дедушка, похожий на капитана Врунгеля, внучек, похожий на Петрова-Васечкина, и школьная учительница из журнала «Ералаш» той самой золотой эпохи, когда Брежнев уже умер, но еще не окончательно перетек в Андропова. К учительнице, даме с монументальным бюстом и сильно забальзаковского возраста, под предлогом инспекции местной школы, где учится один внук, тщетно сватается смешной пучеглазый мужичок из отдела наркомпроса. Дед, хоть и не во сто лет, зачем-то собрался помирать, но покамест организует против инспектора персональное партизанское движение, весь фильм латает на церкви крышу, а ближе к финалу собственноручно отливает колокол. В очередной раз как-то особенно сильно прослезившись при исполнении советского гимна на чемпионате фигурного катания, дед снаряжает внука в город и дает завет:

продать корову Цветку, купить для церкви икону Николая Чудотворца и найти себе жену.

Если не вдаваться в подробности, то сюжет «Завета» данными тремя действиями и ограничивается. Если вдаваться, то список получится не намного больше, чем если к «Черной кошке, белому коту» приплюсовать «Время цыган», вычесть «Андерграунд», перемножить результат на логарифм «Аризонской мечты» по основанию «Помнишь ли ты Долли Белл?», оставить в уме дебютного «Отца в командировке» и получить «Жизнь – это чудо» с точностью до второго знака после запятой. А чего все ожидали, собственно? Да, юношу в городе поджидает компанию небритых рэкетиров-цыган и бритых рэкетиров-сербов. Да, у него умыкнут корову и затащат в публичный дом, где он почти воспользуется услугами своей будущей тещи, здесь между делом подрабатывающей.

А над городом, суть да дело, летает местный Супермен.

Вообще, прикидывать в уме список обязательных ингредиентов перед просмотром «нового Кустурицы» представляет уже достаточно почтенную традицию, чтобы ломать стулья и выходить из зала с рассерженным лицом. Кого-то это может раздражать, для кого-то ходить на Кустурицу, не держа в голове цыган, ранние браки, свадьбы-похороны со стрельбой и оркестр пузатых мужиков с духовыми инструментами, примерно то же, что представлять хороший бутерброд без колбасы и масла.

И того и другого в «Завете» предостаточно. Пиво здесь откупоривают нательными крестами, в печной трубе держат перископ, один герой изнасиловал курицу, другого изнасилует кабанчик, есть переделанный в лимузин «трабант», аппарат машинного доения на велоприводе, финальные свадьба-похороны с перестрелкой и группа потных мужчин, бегущих по проселку с духовым и прочим музинвентарем.

Слева направо, а потом обратно.

Проблема «Завета» тут, скорей всего, не в фирменном наборе балканских абсурдизмов, а в том, что сам Кустурица внутренне от всего этого абсурдизма подустал и в то, что происходит у него перед кинокамерой, верит в 2006-м намного меньше, чем в 1996-м. И еще меньше, чем в 86-м. Ну, а по вере и воздастся: в 90-х кустуричный славянский базар с цыганщиной раздулся вдруг до масштаба большого киномифа. Сейчас сжался до размеров провинциального кино с местной, не всем и не всегда понятной придурью. И продолжает откатываться дальше – туда, где Брежнев еще не перетек в Андропова, а перед телевизором с советским гимном еще можно было стоять по стойке смирно и вытирать слезу. Не зря, не зря Никита Сергеич отписал Эмиру фрак с брусничной искрой на последнем Московском кинофестивале: такого ветхого «Завета» в Каннах, конечно, не поймут, а у нас, кому надо, расплачутся, но только во фрачную жилетку.