|
|
|
Вторник, 13 августа 2019
|
|
20:11
- Once Upon a Time ... in Hollywood
|
Признаться, я очень переживала за наших пацанов - не молоды уже, Клиф еще убухался и укурился, Рик просто тюфяк... а эти хиппи, цуко, опасные маньяки...
Словом - развязка была для меня реальной отдушиной.
Я так думаю, там большая половина Америки отвела душу на этих минутах - Тарантино просто сделал то, что все мечтали сделать с того самого дня.
Подарил шестидесятым новый финал...
Прекрасно.
Пару дней еще везде мерещились хиппи и не отпускало желание зверско их колошматить :))))
|
Четверг, 18 июля 2019
|
|
11:49
- СВЕЧА ГОРЕЛА
|
Звонок раздался, когда Андрей Петрович потерял уже всякую надежду.
— Здравствуйте, я по объявлению. Вы даёте уроки литературы?
Андрей Петрович вгляделся в экран видеофона. Мужчина под тридцать. Строго одет — костюм, галстук. Улыбается, но глаза серьёзные. У Андрея Петровича ёкнуло под сердцем, объявление он вывешивал в сеть лишь по привычке. За десять лет было шесть звонков. Трое ошиблись номером, ещё двое оказались работающими по старинке страховыми агентами, а один попутал литературу с лигатурой.
— Д-даю уроки, — запинаясь от волнения, сказал Андрей Петрович. — Н-на дому. Вас интересует литература?
— Интересует, — кивнул собеседник. — Меня зовут Максим. Позвольте узнать, каковы условия.
«Задаром!» — едва не вырвалось у Андрея Петровича.
— Оплата почасовая, — заставил себя выговорить он. — По договорённости. Когда бы вы хотели начать?
— Я, собственно… — собеседник замялся.
— Первое занятие бесплатно, — поспешно добавил Андрей Петрович. — Если вам не понравится, то…
— Давайте завтра, — решительно сказал Максим. — В десять утра вас устроит? К девяти я отвожу детей в школу, а потом свободен до двух.
— Устроит, — обрадовался Андрей Петрович. — Записывайте адрес.
— Говорите, я запомню.
В эту ночь Андрей Петрович не спал, ходил по крошечной комнате, почти келье, не зная, куда девать трясущиеся от переживаний руки. Вот уже двенадцать лет он жил на нищенское пособие. С того самого дня, как его уволили.
— Вы слишком узкий специалист, — сказал тогда, пряча глаза, директор лицея для детей с гуманитарными наклонностями. — Мы ценим вас как опытного преподавателя, но вот ваш предмет, увы. Скажите, вы не хотите переучиться? Стоимость обучения лицей мог бы частично оплатить. Виртуальная этика, основы виртуального права, история робототехники — вы вполне бы могли преподавать это. Даже кинематограф всё ещё достаточно популярен. Ему, конечно, недолго осталось, но на ваш век… Как вы полагаете?
Андрей Петрович отказался, о чём немало потом сожалел. Новую работу найти не удалось, литература осталась в считанных учебных заведениях, последние библиотеки закрывались, филологи один за другим переквалифицировались кто во что горазд. Пару лет он обивал пороги гимназий, лицеев и спецшкол. Потом прекратил. Промаялся полгода на курсах переквалификации. Когда ушла жена, бросил и их.
Сбережения быстро закончились, и Андрею Петровичу пришлось затянуть ремень. Потом продать аэромобиль, старый, но надёжный. Антикварный сервиз, оставшийся от мамы, за ним вещи. А затем… Андрея Петровича мутило каждый раз, когда он вспоминал об этом — затем настала очередь книг. Древних, толстых, бумажных, тоже от мамы. За раритеты коллекционеры давали хорошие деньги, так что граф Толстой кормил целый месяц. Достоевский — две недели. Бунин — полторы.
В результате у Андрея Петровича осталось полсотни книг — самых любимых, перечитанных по десятку раз, тех, с которыми расстаться не мог. Ремарк, Хемингуэй, Маркес, Булгаков, Бродский, Пастернак… Книги стояли на этажерке, занимая четыре полки, Андрей Петрович ежедневно стирал с корешков пыль.
«Если этот парень, Максим, — беспорядочно думал Андрей Петрович, нервно расхаживая от стены к стене, — если он… Тогда, возможно, удастся откупить назад Бальмонта. Или Мураками. Или Амаду».
Пустяки, понял Андрей Петрович внезапно. Неважно, удастся ли откупить. Он может передать, вот оно, вот что единственно важное. Передать! Передать другим то, что знает, то, что у него есть.
Максим позвонил в дверь ровно в десять, минута в минуту.
— Проходите, — засуетился Андрей Петрович. — Присаживайтесь. Вот, собственно… С чего бы вы хотели начать?
Максим помялся, осторожно уселся на край стула.
— С чего вы посчитаете нужным. Понимаете, я профан. Полный. Меня ничему не учили.
— Да-да, естественно, — закивал Андрей Петрович. — Как и всех прочих. В общеобразовательных школах литературу не преподают почти сотню лет. А сейчас уже не преподают и в специальных.
— Нигде? — спросил Максим тихо.
— Боюсь, что уже нигде. Понимаете, в конце двадцатого века начался кризис. Читать стало некогда. Сначала детям, затем дети повзрослели, и читать стало некогда их детям. Ещё более некогда, чем родителям. Появились другие удовольствия — в основном, виртуальные. Игры. Всякие тесты, квесты… — Андрей Петрович махнул рукой. — Ну, и конечно, техника. Технические дисциплины стали вытеснять гуманитарные. Кибернетика, квантовые механика и электродинамика, физика высоких энергий. А литература, история, география отошли на задний план. Особенно литература. Вы следите, Максим?
— Да, продолжайте, пожалуйста.
— В двадцать первом веке перестали печатать книги, бумагу сменила электроника. Но и в электронном варианте спрос на литературу падал — стремительно, в несколько раз в каждом новом поколении по сравнению с предыдущим. Как следствие, уменьшилось количество литераторов, потом их не стало совсем — люди перестали писать. Филологи продержались на сотню лет дольше — за счёт написанного за двадцать предыдущих веков.
Андрей Петрович замолчал, утёр рукой вспотевший вдруг лоб.
— Мне нелегко об этом говорить, — сказал он наконец. — Я осознаю, что процесс закономерный. Литература умерла потому, что не ужилась с прогрессом. Но вот дети, вы понимаете… Дети! Литература была тем, что формировало умы. Особенно поэзия. Тем, что определяло внутренний мир человека, его духовность. Дети растут бездуховными, вот что страшно, вот что ужасно, Максим!
— Я сам пришёл к такому выводу, Андрей Петрович. И именно поэтому обратился к вам.
— У вас есть дети?
— Да, — Максим замялся. — Двое. Павлик и Анечка, погодки. Андрей Петрович, мне нужны лишь азы. Я найду литературу в сети, буду читать. Мне лишь надо знать что. И на что делать упор. Вы научите меня?
— Да, — сказал Андрей Петрович твёрдо. — Научу.
Он поднялся, скрестил на груди руки, сосредоточился.
— Пастернак, — сказал он торжественно. — Мело, мело по всей земле, во все пределы. Свеча горела на столе, свеча горела…
— Вы придёте завтра, Максим? — стараясь унять дрожь в голосе, спросил Андрей Петрович.
— Непременно. Только вот… Знаете, я работаю управляющим у состоятельной семейной пары. Веду хозяйство, дела, подбиваю счета. У меня невысокая зарплата. Но я, — Максим обвёл глазами помещение, — могу приносить продукты. Кое-какие вещи, возможно, бытовую технику. В счёт оплаты. Вас устроит?
Андрей Петрович невольно покраснел. Его бы устроило и задаром.
— Конечно, Максим, — сказал он. — Спасибо. Жду вас завтра.
— Литература – это не только о чём написано, — говорил Андрей Петрович, расхаживая по комнате. — Это ещё и как написано. Язык, Максим, тот самый инструмент, которым пользовались великие писатели и поэты. Вот послушайте.
Максим сосредоточенно слушал. Казалось, он старается запомнить, заучить речь преподавателя наизусть.
— Пушкин, — говорил Андрей Петрович и начинал декламировать.
«Таврида», «Анчар», «Евгений Онегин».
Лермонтов «Мцыри».
Баратынский, Есенин, Маяковский, Блок, Бальмонт, Ахматова, Гумилёв, Мандельштам, Высоцкий…
Максим слушал.
— Не устали? — спрашивал Андрей Петрович.
— Нет-нет, что вы. Продолжайте, пожалуйста.
День сменялся новым. Андрей Петрович воспрянул, пробудился к жизни, в которой неожиданно появился смысл. Поэзию сменила проза, на неё времени уходило гораздо больше, но Максим оказался благодарным учеником. Схватывал он на лету. Андрей Петрович не переставал удивляться, как Максим, поначалу глухой к слову, не воспринимающий, не чувствующий вложенную в язык гармонию, с каждым днём постигал её и познавал лучше, глубже, чем в предыдущий.
Бальзак, Гюго, Мопассан, Достоевский, Тургенев, Бунин, Куприн.
Булгаков, Хемингуэй, Бабель, Ремарк, Маркес, Набоков.
Восемнадцатый век, девятнадцатый, двадцатый.
Классика, беллетристика, фантастика, детектив.
Стивенсон, Твен, Конан Дойль, Шекли, Стругацкие, Вайнеры, Жапризо.
Однажды, в среду, Максим не пришёл. Андрей Петрович всё утро промаялся в ожидании, уговаривая себя, что тот мог заболеть. Не мог, шептал внутренний голос, настырный и вздорный. Скрупулёзный педантичный Максим не мог. Он ни разу за полтора года ни на минуту не опоздал. А тут даже не позвонил. К вечеру Андрей Петрович уже не находил себе места, а ночью так и не сомкнул глаз. К десяти утра он окончательно извёлся, и когда стало ясно, что Максим не придёт опять, побрёл к видеофону.
— Номер отключён от обслуживания, — поведал механический голос.
Следующие несколько дней прошли как один скверный сон. Даже любимые книги не спасали от острой тоски и вновь появившегося чувства собственной никчемности, о котором Андрей Петрович полтора года не вспоминал. Обзвонить больницы, морги, навязчиво гудело в виске. И что спросить? Или о ком? Не поступал ли некий Максим, лет под тридцать, извините, фамилию не знаю?
Андрей Петрович выбрался из дома наружу, когда находиться в четырёх стенах стало больше невмоготу.
— А, Петрович! — приветствовал старик Нефёдов, сосед снизу. — Давно не виделись. А чего не выходишь, стыдишься, что ли? Так ты же вроде ни при чём.
— В каком смысле стыжусь? — оторопел Андрей Петрович.
— Ну, что этого, твоего, — Нефёдов провёл ребром ладони по горлу. — Который к тебе ходил. Я всё думал, чего Петрович на старости лет с этой публикой связался.
— Вы о чём? — у Андрея Петровича похолодело внутри. — С какой публикой?
— Известно с какой. Я этих голубчиков сразу вижу. Тридцать лет, считай, с ними отработал.
— С кем с ними-то? — взмолился Андрей Петрович. — О чём вы вообще говорите?
— Ты что ж, в самом деле не знаешь? — всполошился Нефёдов. — Новости посмотри, об этом повсюду трубят.
Андрей Петрович не помнил, как добрался до лифта. Поднялся на четырнадцатый, трясущимися руками нашарил в кармане ключ. С пятой попытки отворил, просеменил к компьютеру, подключился к сети, пролистал ленту новостей. Сердце внезапно зашлось от боли. С фотографии смотрел Максим, строчки курсива под снимком расплывались перед глазами.
«Уличён хозяевами, — с трудом сфокусировав зрение, считывал с экрана Андрей Петрович, — в хищении продуктов питания, предметов одежды и бытовой техники. Домашний робот-гувернёр, серия ДРГ-439К. Дефект управляющей программы. Заявил, что самостоятельно пришёл к выводу о детской бездуховности, с которой решил бороться. Самовольно обучал детей предметам вне школьной программы. От хозяев свою деятельность скрывал. Изъят из обращения… По факту утилизирован…. Общественность обеспокоена проявлением… Выпускающая фирма готова понести… Специально созданный комитет постановил…».
Андрей Петрович поднялся. На негнущихся ногах прошагал на кухню. Открыл буфет, на нижней полке стояла принесённая Максимом в счёт оплаты за обучение початая бутылка коньяка. Андрей Петрович сорвал пробку, заозирался в поисках стакана. Не нашёл и рванул из горла. Закашлялся, выронив бутылку, отшатнулся к стене. Колени подломились, Андрей Петрович тяжело опустился на пол.
Коту под хвост, пришла итоговая мысль. Всё коту под хвост. Всё это время он обучал робота.
Бездушную, дефективную железяку. Вложил в неё всё, что есть. Всё, ради чего только стоит жить. Всё, ради чего он жил.
Андрей Петрович, превозмогая ухватившую за сердце боль, поднялся. Протащился к окну, наглухо завернул фрамугу. Теперь газовая плита. Открыть конфорки и полчаса подождать. И всё.
Звонок в дверь застал его на полпути к плите. Андрей Петрович, стиснув зубы, двинулся открывать. На пороге стояли двое детей. Мальчик лет десяти. И девочка на год-другой младше.
— Вы даёте уроки литературы? — глядя из-под падающей на глаза чёлки, спросила девочка.
— Что? — Андрей Петрович опешил. — Вы кто?
— Я Павлик, — сделал шаг вперёд мальчик. — Это Анечка, моя сестра. Мы от Макса.
— От… От кого?!
— От Макса, — упрямо повторил мальчик. — Он велел передать. Перед тем, как он… как его…
— Мело, мело по всей земле во все пределы! — звонко выкрикнула вдруг девочка.
Андрей Петрович схватился за сердце, судорожно глотая, запихал, затолкал его обратно в грудную клетку.
— Ты шутишь? — тихо, едва слышно выговорил он.
— Свеча горела на столе, свеча горела, — твёрдо произнёс мальчик. — Это он велел передать, Макс. Вы будете нас учить?
Андрей Петрович, цепляясь за дверной косяк, шагнул назад.
— Боже мой, — сказал он. — Входите. Входите, дети.
©Майкл Гелприн
|
Воскресенье, 2 июня 2019
|
|
13:21
- графоманство
|
"Знакомься, мама, это Такса, она будет жить с нами!"
Где-то на половине этой фразы я была готова к тому, что "с нами будет жить" Таня, Тамара или даже Тамерлан... Но это оказалась ТАКСА.
Она робко выглядывала из-за джинсовых ног моего сына и явно очень точно оценивала обстановку - видела, что судьба ее еще не решена, и целиком и полностью зависит от того, что они оба услышат сейчас в ответ.
- Хм, - вздохнула я наконец - и как же зовут "НАШУ" таксу?
Двое у дверей дружно выдохнули и заметно расслабились. Сын повернулся, чтобы закрыть входную дверь, а НАША такса сделала несколько аккуратных шажочков вперед.
- в документах из приюта написано "Клэр", меня устраивает - ответил сын, стягивая куртку.
- Значит Клэр. Ну, проходите.
Очень быстро мы выяснили, что наша Клэр в действительности стопроцентная Клара. Таки да.
При всей моей бесконечной любви к кошкам я никак не могла ожидать, что за какой-то без малого месяц буду по уши влюблена в эту совершенно невозможную собаченцию.
Клара была великолепна. Она была не молода, но и не стара - ветеринары написали, что ориентировочный возраст нашей Клары Зохаровны 4-5 лет.
Иногда мне казалось, что у нас две разные собаки: когда мы входили на улицу - передо мной на поводке шествовала степенная рыже-коричневая мадама, изящно (но не вульгарно!) повиливающая бедрами.
Когда на улицу с собакой выходил сын - это было нечто, несущееся по улице со счастливо развевающимися ушами (и, кстати, я сейчас не уверена до конца, о ком из них двоих я говорю).
Когда мы с Кларой Зохаровной гуляли в дождь - она аккуратно проводила меня мимо всех встречающихся луж, мы возвращались домой едва ли не чище, чем уходили.
Если в дождь с таксой гулял сын - выражение "по уши в грязи" становилось совершенно не актуально, потому что над ушами грязь только начиналась!
Наша такса была такой культурной, что порой мне становилось стыдно за свои манеры. При этом эта еврейская собака умудрялась ВСЕГДА, я не шучу, ВСЕГДА добиваться своего. И лишь когда довольно повиливающая попа скрывалась в коридоре, ты вдруг понимал, что только что сделал то, что делать не собирался - и вообще не понимаешь, как она опять вынудила тебя сделать что-то!
Почему еврейская? Потому что я не припомню, чтобы наша Клара с кем-то чем-то делилась, а вот отобрать у нее обратно то, что ты по глупости имел неосторожность ей дать - было совершенно нереально.
Причем, даже если забрать это обратно незаметно, пока ее нет дома - пожалеешь. Найдет, откопает, выгрызет, но вернет.
А копать таксы умеют - уж поверьте мне. В общем, оно не стоит ни паркета, ни дверцы шкафа - просто верните Кларе то, что отныне и навсегда её, и не гневите Яхве!
Клара Зохаровна редко повышала голос. Пустобрехом ее не назовешь, это уж точно. Не смущали ее ни гости в доме, ни громкие звуки, ни кошки. Но она терпеть не могла ругани - как истинная еврейская женщина, она считала необходимым немедленно вмешаться и расставить всё и всех по местами.
Кроме того, она не терпела фамильярностей - если кто-то из гостей вдруг смел не ограничиться устными восхищениями и легкими поглаживаниями по голове, и рискнул потянуть свои ручищи к приличной даме с целью сграбастать ее на руки - был немедленно и безапелляционно обруган и облаен самым конкретным образом.
И наконец наша такса позволяла себе повышать голос, если ей казалось, что кто-то хочет обидеть нас. Не завидую, кстати, этим "кому-то" - при всех своих незначительных габаритах и милом смешном виде - таксы страшные животные, они быстры, хитры и бесстрашны.
Именно такой и была наша Клара Зохаровна.
Я до сих пор не знаю, как и почему в тот день мой сын оказался в приюте для собак, почему он выбрал ее, но жизнь до этого дня уже давно размылась и вспомнить ее почти невозможно... как невозможно представить мою жизнь без Клары Зохаровны.
Сын так и не решился забрать ее у меня, когда переезжал в свою собственную квартиру.
Сейчас у него уже дом, семья и мои замечательные внуки. А мы с Кларой Зохаровной ворчим на него, когда он, приходя к нам в гости, хватает на руки сначала одну из нас, потом вторую.
Уши уже не развеваются. Но мы все помним!
|
Четверг, 10 марта 2016
|
|
19:36
- Reconsider youself
|
Lilya Kim
Nonjudgmental. Не-суждение. Один из главных ништяков Америки, который трудно нам дается, потому как... Объяснить это невозможно, требуется пример. Встречаюсь со своим менеджером. И говорю ей возмущенно: "Представляешь, такой-то устраивает по выходным платные питчи для сценаристов. Сидит просто целый день и слушает всех желающих за 20 долларов. Две минуты питч - две минут фидбэк, одна - если что-то надо уточнить. Следующий! Вообще нет совести у человека, а у приходящих - чувства самосохранения. Это же очевидная стрижка лохов!". Менеджер смотрит на меня строго и спрашивает: "Тебе какое дело? Они за свои деньги в свой уикэнд пойдут делать что хотят. Это не твое время и не твои деньги, а значит - не твое дело".
Молчу, потупив взор. Она тоже отходит. Поскольку она приехала очень давно, но из Израиля - менталитет наш ей в общих чертах знаком. Объясняет.
- Мой отец сказал, что первое время его поражала бесцеремонность выходцев из советского пространства - кто рано женился, кто поздно, кро правильно детей воспитывает, кто неправильно. Моей матери одна женщина из СССР сказала, что кормить ребенка грудью после года вредно для прикуса. Незнакомая женщина просто подошла и стала судить мою мать за то, что она делает. Вот сейчас я тебе очень серьёзно говорю - обрати на это внимание. Это из тех культурных отличий, которое может испортить тебе карьеру здесь. Ты имеешь право высказать своё мнение о чём-то только если это прямо тебя касается - ты за это платишь или это происходит в твоем доме. Всё остальное - nonjudgmental.
После этого встречаюсь с другом. Рассказываю. Он мне:
- Да! Знаешь как я долго отвыкал? Если не судить всех вокруг за то, как они живут, думают и делают - о чём тогда говорить вообще?
Стали вспоминать. Ну детство это понятно. Я нерусская - чукча, узкоглазая, хитрожопая и т.д. Он толстый - жирный, ленивый, тупой. Юность. Я красивая - значит, дура. Некрасивая - никогда замуж не выйду. Вышла замуж в 19 лет - рано выскочила, дура, скоро развод. Детей нет - эгоисты, дети есть - в однокомнатной квартире?! Всего 8 из 10 по Апгар? Да что вы за люди такие?! Бедные? Значит, тупые и ленивые. Состоятельные - не наебешь не проживёшь! Напечатали тиражом 5 тыс. экз. современную прозу - говно! Напечатили 100 тыс. детектива - еще большее говно! Лучше вообще ничего чем это! Кто вам сказал, что вы писатель? Медиаменеджер - вот кто болванит народ! Опечатку сделал или запятую не там поставил - сначала русский язык выучи! Собака с одним яйцом? Значит, родословная его дутая! Не знаешь, как переводится такое-то слово - стыдно, девушка, это же азы!...
Как сказал мне когда я только что приехала один продюсер - прежде чем работать для американского рынка, вам нужно reconsider youself - переосмыслить себя. Потому как впечатление создается, что вы пришли из extremely dehumanized place.
|
Четверг, 25 июня 2015
|
|
23:10
- Иногда
|
|
иногда я скучаю по временам Тимуса
|
Пятница, 28 февраля 2014
|
|
16:41
- АЛТАЙ возродил чатик тимуса в вацапе
|
Там ад и израиль. Причем и то, и другое - БУКВАЛЬНО 
|
Понедельник, 23 сентября 2013
|
|
9:36
|
Мама на даче, ключ на столе, завтрак можно не делать. Скоро каникулы, восемь лет, в августе будет девять. В августе девять, семь на часах, небо легко и плоско, солнце оставило в волосах выцветшие полоски. Сонный обрывок в ладонь зажать, и упустить сквозь пальцы. Витька с десятого этажа снова зовет купаться. Надо спешить со всех ног и глаз - вдруг убегут, оставят. Витька закончил четвертый класс - то есть почти что старый. Шорты с футболкой - простой наряд, яблоко взять на полдник. Витька научит меня нырять, он обещал, я помню. К речке дорога исхожена, выжжена и привычна. Пыльные ноги похожи на мамины рукавички. Нынче такая у нас жара - листья совсем как тряпки. Может быть, будем потом играть, я попрошу, чтоб в прятки. Витька - он добрый, один в один мальчик из Жюля Верна. Я попрошу, чтобы мне водить, мне разрешат, наверно. Вечер начнется, должно стемнеть. День до конца недели. Я поворачиваюсь к стене. Сто, девяносто девять.
Мама на даче. Велосипед. Завтра сдавать экзамен. Солнце облизывает конспект ласковыми глазами. Утро встречать и всю ночь сидеть, ждать наступленья лета. В августе буду уже студент, нынче - ни то, ни это. Хлеб получерствый и сыр с ножа, завтрак со сна невкусен. Витька с десятого этажа нынче на третьем курсе. Знает всех умных профессоров, пишет программы в фирме. Худ, ироничен и чернобров, прямо герой из фильма. Пишет записки моей сестре, дарит цветы с получки, только вот плаваю я быстрей и сочиняю лучше. Просто сестренка светла лицом, я тяжелей и злее, мы забираемся на крыльцо и запускаем змея. Вроде они уезжают в ночь, я провожу на поезд. Речка шуршит, шелестит у ног, нынче она по пояс. Семьдесят восемь, семьдесят семь, плачу спиной к составу. Пусть они прячутся, ну их всех, я их искать не стану.
Мама на даче. Башка гудит. Сонное недеянье. Кошка устроилась на груди, солнце на одеяле. Чашки, ладошки и свитера, кофе, молю, сварите. Кто-нибудь видел меня вчера? Лучше не говорите. Пусть это будет большой секрет маленького разврата, каждый был пьян, невесом, согрет, теплым дыханьем брата, горло охрипло от болтовни, пепел летел с балкона, все друг при друге - и все одни, живы и непокорны. Если мы скинемся по рублю, завтрак придет в наш домик, Господи, как я вас всех люблю, радуга на ладонях. Улица в солнечных кружевах, Витька, помой тарелки. Можно валяться и оживать. Можно пойти на реку. Я вас поймаю и покорю, стричься заставлю, бриться. Носом в изломанную кору. Тридцать четыре, тридцать...
Мама на фотке. Ключи в замке. Восемь часов до лета. Солнце на стенах, на рюкзаке, в стареньких сандалетах. Сонными лапами через сквер, и никуда не деться. Витька в Америке. Я в Москве. Речка в далеком детстве. Яблоко съелось, ушел состав, где-нибудь едет в Ниццу, я начинаю считать со ста, жизнь моя - с единицы. Боремся, плачем с ней в унисон, клоуны на арене. "Двадцать один", - бормочу сквозь сон. "Сорок", - смеется время. Сорок - и первая седина, сорок один - в больницу. Двадцать один - я живу одна, двадцать: глаза-бойницы, ноги в царапинах, бес в ребре, мысли бегут вприсядку, кто-нибудь ждет меня во дворе, кто-нибудь - на десятом. Десять - кончаю четвертый класс, завтрак можно не делать. Надо спешить со всех ног и глаз. В августе будет девять. Восемь - на шее ключи таскать, в солнечном таять гимне...
Три. Два. Один. Я иду искать. Господи, помоги мне.
(с) Аля Кудряшева
|
Воскресенье, 22 сентября 2013
|
|
8:40
- Сегодня проснулась с мыслью...
|
что по сути - всех моих нынешних НАСТОЯЩИХ друзей дал мне Тимус. Всех этих людей, которых я искренне люблю, мнение которых для меня важно, с которыми мне приятно и хочется проводить время, к которым я приду в горе и в радости - всех их я знаю С ТИМУСА.
Дети, с которыми дружит моя дочь - это дети людей, которых Я ЗНАЮ С ТИМУСА, дети моих друзей.
Тимус - это ж такая ВЕХА... без которой просто невозможно все, что есть теперь.
Ура чо 
В нем все еще теплится жизнь.
|
Пятница, 1 июня 2012
|
|
13:38
- Данеужели!
|
|
|
Среда, 11 января 2012
|
|
12:56
- А Тимус еще веееертится
|
|
|
Среда, 1 июня 2011
|
|
21:18
|
Город ложится спать
ему приснится роса.
Перебираю вспять
мертвые адреса.
Третьего дня к утру
встала моя Земля
девочкой omen.ru
с мальчиком буду бля ...
|
Среда, 18 мая 2011
|
|
17:18
|
Я жду тебя. Я жгу себя. Я жгу
Табак и благовония Тибета
И битый час сижу, полуодета,
На тающем бетонном берегу.
Ты знаешь, это верная примета –
Коль скоро здесь безоблачное лето,
То где-то города лежат в снегу.
Я жму тебе. Не руку, просто жму,
Как новые, неношеные туфли.
Я жду бессильно, жду à bout de souffle.
Ты вырос из меня. Тогда к чему.
Ты вырос из меня, как яркий лист
Из клейкой почки. Как цветок – из стебля.
Ты – плоть и кровь моя. И не тебе бля
Мне говорить: «всё кончено». Не злись
|
Вторник, 18 января 2011
|
|
20:41
- Обновляю свой дневник
|
|
А то что я - хуже Краша?
|
Среда, 3 марта 2010
|
|
15:28
- ТРИ на счастье:
|
Мой любимый режиссер снял третий фильм с моим любимым актером в главной роли.
Предыдущие два были просто замечательными: Гладиатор и Хороший год.
У меня есть планы на 13 мая. 
|
Среда, 24 февраля 2010
|
|
22:43
- Да-да
|
|
как ни странно, я тоже все еще жива
|
Вторник, 17 ноября 2009
|
|
16:12
- Дорогой дневничок
|
Сегодня писала жалобу в книгу отзывов и предложений в супермаркете. Нет, ну вот ей-Богу... я добрый мирный человек (да, я добрый и мирный! и не надо так истерично ржать после этой фразы!), но когда в кои-то веки я решила купить себе колбасы (да, я не часто ем колбасу, но вот вдруг захотелось... сырокопченой такой... твердой... чтобы прийти домой и нарезать из нее такие тоненькие жесткие соленые мясные чипсы...), короче - больше пяти минут (а если ты стоишь у прилавка и тебя все игнорируют - пять минут, поверьте, это ОЧЕНЬ МНОГО. засеките вот сейчас на мониторе пять минут и подождите, не делайте ничего пока они не истекут - и вы поймете, как это долго!), короче, пять минут я стояла у прилавка и вежливо блеяла типа "Извините, вы не могли бы мне помочь? Простите, Вы не очень заняты?" (видимо, надо было сразу суровым тоном переходить на общедоступный мат, но я в последнее время все больше ощущаю удивительную дисгармонию с окрущающей средой - хочется быть доброй, нежной, веселой... и совсем не хочется МАТЕРИЦО!). Короче, две очаровательные тёханы (какой смачное словечко!) возились за прилавком - одна сворачивала коробки (прям Илья Муромец магазинского масштаба), а вторая перекладывала в холодильнике колбасы (полагаю, они были разложены не по феншую)... обе игнорировали меня с достойным иного применения упорством.
И все бы ничего... если бы третья матрона не проплыла мимо меня с видом, который меня заствил усомниться в том, что я симпатичная робкая блондинка с ребенком на руках, и предположить, что я синий студень с торчащими в разные стороны трубками (потому что только на такой странный предмет можно смотреть таким полным отвращения и непонимания взглядом)... В обшем, она окончательно похоронила мои надежы на дымовский сервелат и все, чем я смогла ответить Вселенной на этот вульгарный выпад - это коротенькой записочкой в книге жалоб и предложений...
|
Воскресенье, 8 марта 2009
|
|
11:31
- Что ты печально стоишь на своих каблуках?
|
|
|
Суббота, 14 февраля 2009
|
|
20:42
- Ка же я люблю Уилла Смитта
|
|
|
Пятница, 13 февраля 2009
|
|
10:53
- Кому вы доверяете своих детей*
|
Сцена из жизни.
По улице идет молодая, высокая, хорошо одетая женщина. В одной руке она держит сумку и пакет, в другой - телефон. По телефону она разговаривает.
Сзади, в полуметре идет малыш лет трех максимум.
Малыш идет с той стороны, где телефон. Но это, наверное, и не важно, потому что все равно обе руки заняты и внимание на другом сосредоточено (на болтовне по телефону).
Дама подходит к дороге (не просто к дороге, а к перекрестку - то есть машины не с двух сторон могут ехать, а с четырех), смотрит направо-налево (при этом одно направление, довольно оживленное, вообще остается без ее внимания) и переходит дорогу даже не оглянувшись на ребенка!
Мы с дочкой идем навстречу (причем я ребенка предпочитаю при переходе через дорогу брать на руки. на всякий случай. Если такой возможности нет, то крепко держать за руку и вести с той стороны, с которой вероятность внезапного "нападения" со стороны машин будет минимальна).
Уже на другой стороне дороги слышу разговор тетки с ребенком: мальчик спрашивает "что мама сказала?", тетка отвечает "мама сказала, что уже домой едет".
То есть это чудище лесное не было даже мамой этого ребенка... Интересно, а мама знает, какой опасности эта дама подвергает жизнь ее ребенка?
|
Среда, 4 февраля 2009
|
|
10:31
- Зимнее, трогательное
|
Автор - Сергей Куранов
|
| |
| |
|
|
|
Фотографии