Где-то на полпути между Херсоном и Житомиром, а может быть – Тернополем и Мариуполем, у дородной крестьянки, стонавшей на заднем сиденье допотопного автобуса, родилась Душа (Маковецкий). Где-то в тех же областях в канун развала СССР голландский сценарист Боб (Бервутс) знакомится с пробравшимся на «кинофестиваль фестивалей» Душкой – нелепым человечком в шапке-ушанке и кургузом пиджаке. Душка стреляет у голландца сигареты, проявляет большой энтузиазм при виде шведского стола, роняет пирожное в чужой бокал c шампанским, а недремлющий секьюрити прогоняет Душку вон. Через много лет импозантно поседевший Боб, давно забывший про Душку, живет бобылем напротив арт-хаусного кинотеатра где-то между Роттердамом и Амстердамом, а может быть – Антверпеном и Утрехтом, пишет сценарий про любовь и крутит интрижку с молоденькой феей-билетершой (Хукс). В разгар первого свидания к нему домой заявляется Душка – все в той же ушанке и рваном пиджаке. Стреляет сигарету, ставит чемоданчик у дивана и начинает на этом диване жить.

Новый фильм Йоса Стеллинга, уже безоговорочного классика, снимающего пусть и редко, но с обязательным попаданием в учебники, угодил на этот раз и под раздачу нашего проката – не так, чтобы совсем широкого, но и не слишком ограниченного.

Решающим аргументом такой необычной щедрости стал, конечно же, не столько «их» Стеллинг, сколько «наш» Маковецкий в роли таинственной «русской душки». Маковецкий, который и так радует глаз почти всегда, у Стеллинга просто безупречен. Никто не знал до этого, что с такой бесподобной грацией можно клянчить сигареты и печенье. Также грациозно растворить целую сахарницу в единственной чашке кофе, сцене, без всякого сомнения, классической. Наш Душка бесконечно кроток и чудовищно навязчив одновременно, а когда его выгоняют в дверь – изображает под окном такую мировую скорбь, что в припадке гуманизма любой гражданин ЕС просто обязан выпасть вниз головой со второго этажа.

Понятно, что «Душку» так и будут у нас смотреть с обязательными реверансом аршину, которому запрещено быть общим, вздумай кто нашу душу измерять. От этого, понятное дело, никуда не денешься. Однако вопиющие расхождения с такой отечественной трактовкой начинаются уже с того момента, когда у автобуса, где родился Душка, оказываются, например, не российские, а украинские номера.

Сам же Душка развивается по ходу дела в художественное обобщение, которое слишком просторно и шикарно, чтобы поселять туда одного-единственного русского бомжа. Скорее уж – мировую душу, заявляющую о себе в самые неподходящие моменты.

И кто сказал, что она должна соблюдать диету и быть похожей на Николь Кидман?

Впрочем, для Йоса Стеллинга, разменявшего седьмой десяток, момент разобраться непосредственно с душой выбран, безусловно, правильный. Его «Душка» – аллегория такого разбирательства, виртуозно замаскированного под милый анекдот о европейском джентльмене, выгоняющем вон русского юродивого. К тому же, это еще и аллегория творчества как такового: неказистый «пазик», где родился Душка, тот, который сценарист видит на фестивальном киноэкране, и финальный момент истины, когда голландец уезжает на том же «пазике» по тополиной аллее за горизонт, соединяют кино с действительностью, жизнь со смертью, а Душку с душой в один, вообще-то говоря, маршрут.

Впрочем, даже если и трактовать «Душку» с точки зрения хрестоматийного аршина, о котором больше известно у нас, чем на бездуховном Западе, результаты получаются парадоксальные. Сам факт, что граждане энергетической сверхдержавы, которым негоже клянчить у западников на табачок, усмотрели в родном бомже родную душу, чрезвычайно примечателен. Надо, надо выделить для этого замечательного фильма отдельный кинотеатр и показывать там голландскую «Душку» круглый год.