«Меня зовут Татьяна, мой отец погиб в шахте, был похоронен там заживо. Мы все были похоронены заживо в российской глубинке». С сегодняшнего дня все мы, похороненные заживо в Москве и других городах России, можем выслушать рассказанную классиком Кроненбергом историю соотечественницы – четырнадцатилетней девочки, насильно превращенной в проститутку, посаженной на иглу и погибшей в городе Лондоне.

Татьяна, впрочем, умирает при родах уже в первых кадрах «Порока на экспорт», оставив акушерке русского происхождения Анне новорожденную дочку и свой дневник. Анна, не в силах разобрать уже чуждую кириллицу, отдает дневник дяде – ловко пьющему водку мужчине, расисту и хаму, утверждающему, что когда-то работал в КГБ. Сама же отправляется в русский ресторан, визитку которого нашла в вещах покойницы, в надежде найти родственников девушки, которым можно отдать ребенка. Владельцем ресторана окажется вор в законе, о котором в дневнике сказано много плохого. Кроме него, Анна познакомится с его сыном-отморозком и водителем сына, спокойным человеком с перстнями-наколками. Дневник погибшей девочки – серьезная улика, лондонские воры оставлять его в чужих руках не намерены, хотя у них и так полно хлопот, например, разборка с чеченцами.

Соблазн сразу обидеться на классика, непринужденно разместившего русских среди своих людей-видеомагнитофонов и прочих кошмарных созданий, довольно велик, тем более что всякого этнографического вздора в фильме предостаточно.

Есть там и борщ, и романсы, и водка. Впрочем, и сын главного вора, пьющий «Столичную» из горла слюнявый алкаш в исполнении Венсана Касселя, и таинственный водитель в наколках Виго Мортенсен, и акушерка Наоми Уоттс вполне живописны, а фильм в целом неожиданно оказался всего лишь довольно простодушным триллером, непонятно какое отношение имеющим к создателю «Видеодрома» и «Паука».

Кроме того, обидеться на Кроненберга мешают несколько обстоятельств. Во-первых, это некое остервенение, с которым он снял картину, – давая крупные планы взрезанного бритвой горла, он, кажется, ожидает, что из хлюпнувшей раны вместе с кровью прольется некая потусторонняя правда о человеческой жестокости и особенной, восточной ее разновидности. Второе обстоятельство – это Виго Мортенсен с синими куполами на спине. Восхищение, с которым камера Кроненберга взирает на то, как прикрытый лишь татуировками и потоками крови урка в его исполнении бьется в лондонском хамаме с вооруженными кривыми ножами чеченцами, – довольно заразительное чувство.

Но самое существенное в том, что обижаться на Кроненберга не за что – разве только за небрежный сценарий, в логические дыры которого можно просунуть кремлевскую звезду.

Этот режиссер всегда искал нечеловеческое в человеке, мутации в прямом, как в «Мухе», или переносном смысле. Нашел и здесь – если под человеком подразумевать обитателя мирового северо-запада. Ведь если мусульманский и азиатский Восток овеян романтикой и как-то освоен западной культурой, начиная с модерна и заканчивая Джеки Чаном, то Россия и Восточная Европа вообще – это черная дыра, бескрайний «Хостел», Мордор, набитый полонием и основанный на принципах слишком чудовищных, чтобы признать их разумность. Как, скажем, понять институт воров в законе в классическом его варианте: запрет на имущество, семью и работу, а самое невероятное – запрет находиться на воле слишком долго? Зачем воровать, если нельзя купить особняк и завести личного повара? Как понять, на чем держалась их сила?

Собственно говоря, Кроненберг просто вполне честно проговаривает все страхи и предрассудки, которые испытывает Запад, глядя на Восток. При всей вздорности картины он имеет на это полное право – им облегчение, нам развлечение, а, кроме того, голосить во все горло во времена лицемерной вежливости – уже поступок, определенно вызывающий симпатию.