Созревшая для расставания пара из Стамбула, то ли муж и жена, то ли граждане-сожители, проводят изматывающий душу отпуск на побережье Турции. Вполне довольный жизнью и собственной персоной искусствовед Иса – импозантный мужчина лет сорока с передовыми взглядами на супружеские отношения – увлеченно фотографирует древнегреческие памятники, пока его вторая половина, измаявшись от жары, пускает неподалеку горькую женскую слезу, а вечером отравляет истериками ужин.

Обменявшись для верности серией бесконечно долгих взглядов, какими принято обмениваться в сложном авторском кино, герои расходятся по своим углам, где и проводят оставшуюся часть фильма. Искусствовед возвращается в Стамбул, где поджидает недописанная диссертация, идет дождь, а в телефонной трубке демонически хохочет старая любовница. Женщина, глотая слезы, отбывает по направлению к Арарату на съемки некоего телесериала, где по сценарию должен падать снег. И он там действительно падает: тем, кто еще не устал от этого зрелища здесь, может посмотреть, как это происходит в Турции. Устав от демонического хохота, мужичок тоже подтягивается к Арарату – то ли реанимировать любовь, то ли фотографировать замок Исхак-паши для научного исследования. Слезы опять набегают на взгляды, красноречивые паузы – на вымученные реплики, осенний Стамбул путается с зимним Араратом, мужчина с женщиной, снег с дождем.

Экран, положа руку на сердце, заливает та разновидность душеизматывающей слякоти, в которой проще замочить ноги и подхватить насморк, чем отыскать шедевр турецкого арт-хауса.

Тем, что этот некоммерческий продукт добрался до российского экрана, мы, как это часто случается, обязаны компетентному вердикту международного союза кинокритиков. На последнем Каннском фестивале свои авторитетные симпатии «Временам года» отдала ФИПРЕССИ, вручив приз автору картины Нури Билге Цейлану. Турецкий фильм отметили с какими-то особыми реверансами перед европейской классикой: Цейлана сравнивали то с тем, то с этим, но все больше с Бергманом, Антониони и Бертолуччи, да еще и Тарковским припечатывали для полного комплекта. Но если сцены из супружеской жизни у Цейлана и впрямь навевают настроения нордические, а проезд любовников на мотороллере – итальянские, то, как сюда вставляли русскую ноту, ясно не вполне. Разве что в прищуре искусствоведа, застрявшего бобылем в памятниках мировой культуры, проскальзывает изредка наш Янковский: именно так, что в Италии, что в Турции, начинают после сороковника шутить одинокие интеллигентные мужчины, отпускающие седую щетину.

То, что вокруг этого очень простого и скучающего фильма о взаимном непонимании полов наколдовали такую ауру, виноват, скорей всего, не фестивальный заговор, а некая алгоритмическая ошибка.

Представьте себе ситуацию, когда уставший от груза киноведческих познаний и только что просмотренной голливудской ерунды критик, опустив в кофейный автомат дежурный пятачок, получает на выходе не обрыдший итальянский эспрессо, как заказывали, а плохо сваренный кофе по-турецки.

Бодрящая путаница вкусов кружит голову и заставляет посмотреть на самые привычные вещи под другим углом. Действительно, если Бергман начинает жить в серале, Антониони – раздувать кальян для Бертоллучи, а Тарковский – декламировать газели, почему бы и не быть турецкому арт-хаусу? Во всяком случае, снимать сверхдлинные планы и делать глубокомысленные рожи получается у него не хуже, чем у европейского. Сними такие же «Времена года» соотечественник критиков по Западному полушарию, все бы поморщились и отплевались. Но тут другая ситуация. Тут шенгенскую визу выдают турецкому кино. В середине 90-х такие издержки, может, и были исторически неизбежными для хода мирового кинематографа, но что сейчас можно сказать о турецком снеге, который уже не прошлогодний даже, а крепкой десятилетней выдержки?